Из воспоминаний моей бабушки, Батмановой Екатерины Александровны, ветерана Великой Отечественной войны, прошедшей санитаркой, а позже медсестрой на санитарном поезде войну. Она была награждена орденом Красной звезды и многими медалями за ратный подвиг.
Она только что расписалась на Бранденбургских воротах (Е. А. Утюпина), на рейхстаг слазила по головам подружек – чистого места нет. Девчонки смеялись: — Ты короче пиши — не Утюпина, а Утю. – Или вообще крестик поставь, а то нам места не хватит.
Девчонки… Смешные. Несчастные. Маша Вавилова, племянница знаменитого академика, тоже рейхстаг «расписывает и гордится», а, случалось, вздохнет в ночь: — Ах, встретить бы героя…
Катя Пименова, незаконнорожденная дочь Клима Ворошилова, бывало, письмо отца читает и плачет: — Папа снова две тысячи прислал и спрашивает: как ты там? Береги себя…
Люда Павлова – внучка не менее знаменитого академика, того, что собак испытывал, тоже нос пудрит: — Смотрите какие танкисты… Один из таких танкистов звал Катерину в дальние дали с собой, но она отказалась…
Берлин замер и молчит. Трофеи, кажется, все выбраны. Несколько дней назад их поезд остановился во Франкфурте. Дома, и из окон дымы. Санитарки засуетились: — Ну, что, девчонки айда за трофеями? Зашли в три дома, от железной дороги три шага, — двери закрыты. На втором этаже – однокомнатка, никого нет. Слева, в прихожке, шкаф, чуть поодаль – комод. На стенах – картины и фото: семья – отец, мать, дети. Все, как у нас. Кто-то из девчат схватил перину:
Под Харьковом , где был дом подруги, действительно всё выжгли. Санитарные поезда по конвенции нельзя было бомбить, но били за милую душу. А уж деревушки горели, как свечи… Подружка перину трясет:
— Наверное, возьму.
Пелеринки, салфетки, кружева. И маленький наперсточек в серебре. Катя подкинула его к потолку:
— А мне этого хватит. Возьму наперсток, и баста!
Санитаркой она стала случайно (потом медсестрой), думала быть рукодельницей. Мама, Феона Антиповна, умерла, когда Кате было десять. Мама умела шить. Когда б не война, новосибирские модницы узнали б и Катины руки. На серебряную свадьбу сама себе подвенечное платье сошьет и сделает шикарную прическу. Всю округу шапками обеспечит – «наперсток» до дыр сносится, И Александр Иванович залудит его. Но это будет потом, в 70-х, а тогда пришлось на заводе взрыватели делать, а как закончила курсы сандружинниц, взяли на фронт.
Из служебной характеристики Е. А. Урюпиной (Батмановой): «За время нахождения на службе в ВСП №338 вполне оправдала доверие… Вагон с тяжелоранеными, обслуживаемый ею, всегда находился в образцовом порядке. Отличалась исключительно чутким, умелым подходом к раненым. За отличную работу девять раз отмечалась благодарностью в приказе… Имела тяжелую контузию и легкое ранение.
Санитарный поезд ходит, как маятник, — фронт-тыл, фронт-тыл. Три года на колесах. Как то под Киевом зашли в фотографию, смеясь, как все молодые. Только что «отснявшаяся» дама посмотрела на Катю, взяла за руку:
Катя плечами пожала, к гимнастерке привыкла, но в кофточке, наверное, лучше. У неё таких сроду не было – нить непряденая, так и светится, шелковится. Катя в кофточку запахнулась. «Дама» смеется:
— Дарю на память – носи, Мне твой голос понравился – что-то в нём есть…
Пройдет несколько лет, и дома, в Сузуне (Новосибирская область), Катя зайдет в клуб вместе с Сашей, закрутят фильм, и она вздрогнет – по ступенькам в кино спускается та самая «дама» и пела почти её голосом: — Жди меня, и я вернусь, только очень жди… — Саша, это её кофточка, она мне под Киевом подарила!
Валентина Серова по бесконечным ступеням, не смеясь, не плача, все пела и пела с какой-то пронизывающей болью: — Жди меня, и я вернусь, только очень жди, когда наводят грусть желтые дожди…
Вот ведь судьба – с Константином Симоновым, мужем Серовой, Катя тоже встретилась. Было это в прифронтовой зоне. Ночью Красновский, начальник поезда, привел какого то мужика:
— Девчонки потеснитесь – корреспонденту нужно отдохнуть…
Седой. Орлиный профиль, трубка в зубах. Девчата уступили свое купе.
– Вообще то я писатель, — проворковал седой, — а вы заходите, поговорим…
За окном потемнели степи, девчонки постучали в свое купе:
— У меня сахар есть…
— А у нас чай – нет, не подумайте, не морковный, настоящий, под Ленинградом выдали…
Незадолго до этой встречи, Екатерина схлопотала контузию. Тот самый шрам на лбу образовался от бочки. Снаряд разорвался в ста метрах от третьего вагона, но ударная волна докатилась к платформе, где она несла караул, — сорок пять килограммов её веса закатились под бочки с соляркой, и всё померкло. Голова всё ещё побаливала, но Симонова было интересно слушать. Рассказал своё детство, потом стал стихи читать…
— «Жди меня» — это вы написали?
— Неужто тот самый?
«Герой» всё смолил и смолил свою трубку, потом вытащил мундштук, продул:
— Эх, девчата, а вы знаете, война скоро закончится. Скоро в Берлине будем…
Шли порожняком. Опять бомбежка. Михайлова и две девчонки под березы встали, и бомба как раз в них. Ничего не осталось. Катя с подружками забежала в блиндаж. Двое сели у амбразуры, трое в угол забились. «Мессер» прошел на бреющем полете – и нет девчонок, тех, что у амбразуры сидели.
Та же история повторилась за Киевом, в Готне. Бомбили, в этот раз не поезд, а склады с горючим, находившиеся неподалеку от путей. Состав отогнали куда подальше, и санитарки с медсестрами кинулись носить раненых из каких-то утлых, прокопченных землянок. Десятки здоровенных, но увечных мужиков. Все грязные. Оттаскавшись, девчонки принялись умывать вояк. Тазик с теплой водой и губка. Одного терли-терли, а он не отмывается: оказалось, азиат загорелый. Да и остальные, как азиаты, — копоть въелась в кожу, как «мазут» в руки танкиста.
–Жди меня, и я вернусь, только очень жди, -вспомнила Катя. – Кто-то и этих бойцов ждет, и мы всё сделаем, чтобы их дождались…
Её ещё не ждали. Ни Саша, ни Мишель. Только отец, Александр Михайлович, участник первой мировой, и многочисленная ребятня из родовы, для которой она была и нянькой, и мамкой, и всем на свете.
Раненые на подвесных койках стонут, корчатся. Под Киевом, Дарницу не проехали ещё, шесть «Мессершмидтов» налетели. Хочется бежать, но куда – раненых не бросишь, с ними погибай – таков закон. Бомбы словно в ушах взрываются, выкинули «зажигалки» — иголки собирай, светло, как в аду. Паровоз потянул куда-то на запасные пути. Полковник – взяли под Киевом – с полки ноги свесил и что-то орет. Катя, Маша и санитар (пятидесятилетний мужик) ухватили его под ручки – хоть привязывай. У полковника полчерепа нет, ближе к темени – пластиглазовая вставка, видно как мозг шевелится, и «водичка» бежит по нему. В обычное время полковник спокойный, но нет-нет накатит.
В 13-м вагоне – это её вагон – лежит Нина – летчица. Без ног. Отец у неё генерал, мама – полковник медицинской службы, но Нинка домой не хочет: — Зачем? Разве я встречу парня? Катя ночью проснулась – летчицы нет. Побежала в тамбур. Нинка уже дверь открыла и вот-вот выбросится в степь. Катя ее схватила:
— Дура, что ты делаешь!.. И парня, может, найдешь, и дети будут. Знаешь, сколько таких, — полфронта…
Как-то под Харьковом Катя была в карауле. С винтовочкой, как на прогулке, в последнем вагоне – зенитка торчит, и звезды светят, замечталась. Вспомнила детство: отец за конями ушел, мама кашу варит. И вдруг – змея. Ползет по ограде – всё ближе и ближе к ней. – Мама, змея! — То не змея, девочка, ужик. Дай ему молока… Поцелуй ужа до сих пор на её губах: ползет по руке, под рубахой, ожег холодом шею и в губы поцеловал. За молоко. Мишель тоже просит: Ну, хоть разок поцелуй… — Да ну вас, французов, вы все больные… Мишель голову обхватил и в тамбур:
-Катя, Катя, беда моя и счастье, побойся бога…
Как его звали, этого переводчика? Одноногий, ещё в 14-м году пострадал, русский эмигрант. Сидел в плену, теперь в Париж едет. В поезде кого только нет, — французы, бельгийцы, немцы, евреи. Всех из концлагерей везут по домам. Одноногому переводчику жалко Ромео:
-Катя, он в вас души не чает. Не пожалеешь: отец у него фабрикант, под Парижем – поместье, будешь сыром лимбургским…
Мишель всю дорогу от неё не отходил. По-русски слегка научился, руки сжимает и молит:
Он ей немножко нравится, но ещё больше жалко. В Польше экскурсовод повел девчонок по лагерю, и они ужаснулись: пыточные, лаборатории, тиры, газовые камеры. И как только Мишель это всё выдержал? Не зря такой тощий. Но во Францию она ни за что не поедет: она комсомолка, а он буржуй…
Мишель – художник. Рисует её – она рвет. Потом посмотрела – сердечко, какие-то голубки:
-Вот это мне нравится… Подари.
В 51-ом на родине, в Сузуне, она пройдет мимо дома Саши – картошку копали:
— Бог в помощь…
Саша только что из Монголии – Квантунскую армию громил…
-Картошку не подсобишь унести?
Екатерина – аршин с небольшим – плечо подставила:
— не унесешь…
— Можешь сверху сесть. Не таких мужиков таскала…
Этим вечером Александр Иванович предложение сделал:
— Я уже и маме сказал – пусть свадьбу готовит…
-Ещё подумаю…
В кармане гимнастерки – не расстаться с ней – лежит медальон – «привет» от Мишеля: черный кристалл в виде сердечка, внутри богородица и белая прядь из макушки. Тогда в Берлине, поезд уже отходил, Мишель, как ребенок, плакал:
-Кати, помни меня!
— Беги за ним…
У сердца – «сердечко» и браслет, шелковая нить с бисерным набором:
-Кати, это мамина вещь… Она говорила: кого полюбишь – дари, чтоб дети рождались.
В 70-х дома, в Гидростроителе, она затеет ремонт, и все фронтовые реликвии временно перенесет в сарай, в том числе и безделушки Мишеля. Сарай сгорит, а вместе с ним будто и память о тощем французе. Может, зря не поехала с ним? Гуляла бы сейчас по Елисейским полям… Нет, Саша ей много дороже.
Характер у неё – ого-го: в 56-ом, когда она с Александром Ивановичем, его сестрой и мамой, только- только приехала в Братск, как-то в мороз пьяного милиционера из магазина гирькой вытурила, а ему, своему Саше, слова худого не скажет. Так разве иногда пугнет, если повод серьезный…
60-е – светлые, шумные годы. В Братске уже гудят турбины, до Ангары – с парашютом лететь: Братская ГЭС, что Эйфелева башня. Стройка потихоньку сворачивается, закрылась торговая палатка на берегу Ангары, но Катерина, как всегда, при деле – «горелый» магазин, где она работает продавцом, кормит чуть ли не весь правый берег. Снабжение отменное, работы хватает, но она успевает и на рыбалку с мужем съездить. Два ведра карасей – обычное дело. Как-то в Братск приехал артист Василий Меркурьев (друг одной из местных семей), на Дубынинской тоне состязалась с ним в ловле «таймешат» и победила. Меркурьев, отменный рыбак, чуть ли не плакал…
С какими знаменитостями только не сводила ее жизнь. В магазине и столовой обслужила целую плеяду актеров, частенько приезжавших в те годы в Братск: Самойлов, Глебов – всех сейчас да не упомнишь. Да что там актеры, в войну с самим Сталиным довелось обменяться приветствием…
В начале 45-го – плохо спалось – поезд шел на Кавказ. В Краснодарском крае, рассвет чуть забрезжил, Екатерина вышла на какой-то станице. Пахло весной, пели птицы. Раненые спят, как «убитые»- тяжелых нет. Катя вздохнула полной грудью – неужели где-то война? Мир и благодать. Тишина…
-Внимание, граждане и военные! Всем, кто находится на перроне, срочно зайти в вокзал!
Катя заскочила в вагон: наверное, бомбежка? Но ничего тишину не нарушало, кроме скрипа буферов. На соседний путь подошел поезд. Катя отдернула шторку. В поезде, напротив, у окна стоял мужчина. В белом исподнем, как все солдаты. Нога на трубе отопления, и трубку курит. Как Симонов, подумала Катя и тут же ахнула: да это же Сталин! Иосиф Виссарионович! Главнокомандующий смотрел на неё и улыбался. Спустя годы она узнает: Сталин ехал на конференцию в Ялту. Решался вопрос о послевоенной Германии. Поезд тронулся. Разминувшись с санитарным составом, Сталин поднял вдруг руку и помахал ей. — До свиданья, — крикнула она и тоже помахала рукой.
Война, как и обещал Симонов, закончилась. 8 мая их поезд прибыл в Баку. Громкоговоритель голосом Левитана сорвался: Победа!.. Раненые выскочили на перрон, в воздух полетели пилотки, костыли. Одноногие пустились в пляс. Творилось немыслимо что. Громкоговоритель захрипел, заглох – и снова: — Победа!.. Текли слезы. Потому Победа! Потому что ради этого жили. Победа!
Увы, сейчас Батмановой Екатерины Александровны уже нет с нами, но в наших сердцах, в нашей памяти навсегда останется этот светлый человек, совершивший настоящий подвиг ради мира на земле, ради детей, внуков, ради всех живущих в этом мире…
PS: Этот материал из воспоминаний своей бабушки Батмановой ( в девичестве Утюпиной) Екатерины Александровны – участницы Великой Отечественной войны представлен Татарниковым Леонидом Евгеньевичем, сотрудником Братского отделения ООО «Иркутскэнергосбыт» на конкурс в честь 70-летия Великой Победы» в номинации «Ветеран живет рядом».
